252 / 388
250
Дополнение
.
В начале июля А.С. Макаренко работает над пятой и шестой главами
«Книги для родителей»
– по замечаниям редакции ж. «Красная новь». 10 июля
получает первый гонорар от этого журнала. В эти дни: «многое исправил и
улучшил», «приводил в порядок написанное», «целый день исправлял текст»
(Фролов. А.С. Макаренко. Московский период творчества (1937–1939 гг.). Хро-
ника дел и мыслей. – Н.Новгород, 1997, с. 16).
Вредная повесть
У меня есть знакомый мальчуган, который умеет замечательно мило спрашивать:
– Зя что?
В этой форме объединяются у него все виды пытливости. «Зя что» обозначает и «почему», и «от-
чего», и «для чего», и «с какой стати».
Вот и мне хочется спросить редакцию «Литературного современника» и Наталью Гирей: «Зя
что?»
Повесть Натальи Гирей «Шестьдесят восьмая параллель», напечатанная в четвертой и пятой кни-
гах журнала, вызывает у меня тяжелое недоумение и лишний раз возвращает к старому, давно надо-
евшему вопросу: до каких пор мы будем печатать что попало, до каких степеней может доходить у
нас редакторская небрежность, литературная и художественная всеядность?
Только при очень большой безответственности можно печатать в журнале любую вещь, если она
написана достаточно грамотно и если формально она касается темы более или менее актуальной. Как
будто редакторы не обязаны задумываться над вопросом: как подается тема, какие мысли и чувства
вызывает ее разработка у читателя, насколько художественно и интересно она сделана, наконец, для
чего книга написана?!
Дело происходит на строительстве нового города на севере, у залежей апатитов. Но ни новый го-
род, ни строительство, ни апатиты не интересуют автора, отношение к ним, по меньшей мере, бес-
страстное, если не хуже. Картины строительства нет, а его детали, разрозненные и беспорядочные,
участвуют постольку, поскольку затрагивают кулацких героев повести. Картина стройки вызывает у
читателя, пожалуй, даже неприятный осадок:
«...Два больших серо-зеленых трансформатора. Около трансформаторов, в низких сквозных ящи-
ках, как черепахи в зарослях, притаились черные, все в округлых линиях, моторы. Толстые провода
клубками сытых ужей свернулись на солнце».
Для меня, как читателя, это неприятно. Для чего вызываются у меня эти образы черепахи и ужей,
вообще образы гадов, если я хочу видеть моторы и провода? Почему автор не рисует передо мной ту
радостную картину, которую я и без него чувствую в самой теме: моторы на шестьдесят восьмой па-
раллели? Почему ужи?
Почему сама природа смотрит на меня из повести с явно недружелюбной миной:
«Над посиневшим вздувшимся льдом не слышалось ни птичьего гама, ни хлопанья птичьих кры-
льев. Хибинская весна удивляла Оксану своей беззвучностью».
«Кругом серо-розовые валуны, щуплые, изуродованные ветром ели с ветвями, растущими в одну
сторону. Каменистая земля. Поодаль лысые тусклые горы».
«Тлела зеленоватая, как недозрелая морошка, земля».