Макаренко Часть 6

157

Германии, в Бельгии и у нас). Констатировать нашу темноту сделалось, чуть ли не хорошим

тоном. После революции 1905 г. таким же хорошим тоном считалось помечтать о повышении

грамотности, и такая мечта стала необходимым признаком либерального мышления. В Го-

сударственной думе не только кадеты

но и октябристы

произносили горячие речи о

необходимости поднять народную грамотность и на таких речах зарабатывали и добрую славу, и

прогрессивное лицо.

В этих мечтаниях сказывалось не только ханжество. Для русской буржуазии действительно

необходим был более грамотный рабочий, в своих речах она в иные исторические периоды была

искренней. Искренность была и в пределах мечты: добивались или пытались добиваться именно

грамотности, а не чего–либо большего. Рабочий, умеющий читать и писать, – приятный и

практически приемлемый идеал, позволяющий надеяться на подъем промышленности, а

следовательно, и на подъем кривых прибылей и накоплений. Правда, даже этот грамотный

рабочий заключал в себе большие опасности: грамотность позволяет человеку читать не только

деловые записки и чертежи, но и революционные газеты и прокламации, она приносит ему, то

расширение кругозора, которое угрожает прежде всего прибылям и накоплениям. Широкое

народное образование нечто большее, чем простая грамотность, и оно тем более не могло увлекать

ни русское правительство, ни русскую буржуазию.

Цели царского просветительного ведомства не могли идти дальше осторожного

распространения техники чтения и письма. При этом всегда подразумевалось стремление

сохранить по возможности патриархальную темноту и прославленную непосредственность

русского мужика. Но даже такая программа вызывала бешеное сопротивление дворянских и

дворцовых кругов, курских, волынских и иных зубров, князей Мещерских, газеты «Новое время»,

всей романовской фамильной коллекции ничтожеств. Темнота и мракобесие были стилем

последнего Романова. Недаром курсом его царствования была распутинщина – дикая и темная

возня с прощелыгой, возведенным в звание пророка.

Неудивительно поэтому, что даже та первоначальная грамотность, о которой мечтали

либеральные ораторы, находилась в очень печальном состоянии. Она достигалась при помощи

самых дешевых казенных способов и в подавляющем большинстве случаев не превышала того,

что теперь мы обычно называем полуграмотностью. «Статистическое» убожество русского

императорского просвещения, само по себе достаточно выразительное, открыто для всех

дополнялось качественной его примитивностью.

Октябрьская революция получила в наследство весьма жалкое «просвещение» народа –

результат многолетней позорной и преступной политики Романовых и их клики. Толчки к

просвещению, проделанные Петром Первым в начале XVIII в., не выросли в большое

государственное дело, и на протяжении двух столетий они были заторможены на удивление

однообразной, на удивление тупой политикой охранения, охранения народа от крамолы и,

разумеется, от знания.

Образовательный «актив» царской России, если не выходить за пределы цифр, был такой

учащихся во всех школах, не считая высшей... 7 800 600.

Вот это и все, что было достигнуто за триста лет романовского царствования, – 7

миллионов детей в школах. Чему учились эти дети, какое они получили образование? Об

образовании можно и не говорить – они получали ту самую грамотность, необходимость которой

так красноречиво обосновывали в своих речах кадеты и октябристы. Если спросить, сколько же из

этих 7 миллионов детей не пошли дальше начальной школы, ответ в круглых цифрах останется

тот же: 7 миллионов. Болеё точный ответ очень незначительно изменяет картину:

всего учащихся –7 800 600,

в том числе в начальных школах –7 015 000.

Следовательно, в начальной школе получали законченное образование 90 процентов всех

учащихся. В этом и заключалась политика «грамотности». Так говорят голые цифры.