277 / 354
275
Эта система имела огромное значение. Каждый старался как можно скорее получить звание
коммунара. Тогда он получал такую привилегию – быть арестованным. А я арестами не стеснялся.
За мелочь, за маленький проступок, за то, что пуговица не застегнута, – час ареста. Я не имел
права садиться или сидеть, наказывая коммунара. Я должен был встать и сказать:
– Такой–то, получай час ареста.
И он говорил:
– Есть, час ареста.
И я мог до 10 часов наказывать, Что это значит?
В выходной день он обязательно отдает пояс дежурному командиру, приходит ко мне в
кабинет и говорит:
– Я прибыл под арест.
А раз он прибыл, я не мог его отпустить, так как в 1933 г. меня общее собрание лишило
прав прощать. Сегодня я прощу, в завтра накажу, какой же это порядок. Поэтому я прощать не
мог, и он имел право сидеть и заниматься в моем кабинете. Разговаривать с ним мог только я,
больше никто не имел права с ним говорить, причем тут нельзя было говорить о проступке. Это
считалось дурным тоном, это считалось вульгарным, если бы я заговорил с ним о его проступке.
Он сидит под арестом, он «отдувается», и разговаривать об этом было в высшей степени
неприлично.
Обычно мы разговаривали о коммунарских делах, о производстве и т.д. Я не имел права
напоминать ему, что он арестован, и не имел права смотреть на часы, сколько он просидел, и
считалось, что он сам должен был организовать свой арест. И то, что это поручалось ему самому,
меня очень устраивало.
Вы не знаете, что это такое – арест. Просидеть в течение целого выходного дня у меня в
кабинете, разговаривать со мной.
Попробуйте–ка даром наказать. Никто ни за что не сядет, а ведь это приятный арест. На
общее собрание пойдет, обжалует. Считалось, что это нарушение его личного права.
Девочки относились к аресту с каким–то ужасом, сесть под арест – это значило быть
опозоренной перед всей коммуной. Поэтому девочки–коммунарки, имеющие значок, обычно
никогда не попадали под арест. Не допускалось такого случая, чтобы девочка попала под арест.
Когда я одну хорошенькую, умненькую девочку, командира отряда, посадил под арест на 2
часа, она все 2 часа плакала у меня в кабинете: как теперь появится перед общим собранием.
Теперь она драматическая актриса харьковского театра.
Арест – это применение той теоремы, о которой я говорил: как можно больше требования к
человеку и как можно больше к нему уважения, и арест был делом священным.
Когда я срочно, в течение одного часа, был откомандирован по телеграмме из Киева из
коммуны им. Дзержинского и должен был уехать в Киев, я имел только полчаса в своем
распоряжении, чтобы проститься с коллективом, с которым я провел 8 лет. Конечно, говорить тут
было невозможно, и мне, и им было трудно. Девочки плакали, состояние было нервного
потрясения, и все же рефлекс сыграл свою роль. Я прервал прощальную речь, увидев, что рояль в
пыли, и говорю:
– Кто дежурит по театру?
– Первый отряд.
– Командиру первого отряда пять часов ареста.
Командир первого отряда – мой давний соратник. Все 8 лет мы с
ним вместе провели. Но
почему пыль? Он недосмотрел – и
вот получай 5 часов ареста.
Я уехал, а через 2 месяца приехал с ревизией, и командир первого отряда является в
кабинет:
– Прибыл под арест.
– Почему?
– За пыль на рояле.