57 / 354
55
отложить полет на завтра, скоро должен был наступить вечер. Но он не внял нашим уговорам,
очень ласково пожал всем руки, потрепал по щечкам двух–трех малышей и обещал из Николаева
прислать нам телеграмму о благополучной посадке.
Он улетел почти в сумерках. Мы с притихшим сердцем проводили глазами исчезающую в
небе точку и всей толпой отправились к зданию станции ожидать телеграммы. Сначала делились
впечатлениями, потом примолкли, а часов в семь многие девочки начали уже плакать. Около
полуночи стало ясно, что с поручиком случилось несчастье. Натирали глаза уже не только
девочки. С большим трудом я успокоил ребят и отправил спать.
Но телеграмму мы все–таки получили, только не от поручика, а от его механика. Точного
текста я не помню, он сообщал, что аэроплан сбился с пути, совершил посадку в поле, попал в ров,
аэроплан разбит, поручик с переломанными ногам находится в николаевском госпитале, механик
здоров.
Конечно, ни о каких занятиях не могло быть и речи. В школе было настоящее глубочайшее
горе. Многие буквально не находили себе места. Настроение несколько улеглось, когда, один из
старших учеников предложил сложиться по копейке и послать Абронскому приветственную
телеграмму. Так и сделали: у кого нашлась копейка, у кого две, кто уплатил за товарища. В общем,
мне пришлось доложить не очень много. Телеграмму написали большую, горячую, полную любви.
Послали, а к вечеру получили и ответ: «Спасибо, тронут. Абронский».
А на другой день меня вызвал к себе на соседнюю узловую станцию жандармский
ротмистр. Я стоял в его большом кабинете, а он стучал кулаком по столу и шипел:
– Сегодня Абронскому коллективная телеграмма, а завтра кому? Собирать копейки,
подписи, собрания?
– Но, ротмистр, военный летчик! Поручик? Как же…
– Не ваше дело, военный или не военный. Я не позволю вам заниматься не вашим делом.
Я был уволен со службы. Оказывается, это не мое было дело и не дело моих учеников
выражать какие бы то ни было чувства по адресу даже военного летчика.
Потом мне удалось найти защиту. Я был восстановлен. Но это и не важно. Я не испытываю
жалости ни по отношению к себе, ни по отношению к моим ученикам. Мне было жаль поручика
Абронского, поломавшего ноги под Николаевом и тем не менее не заслужившего права на
человеческую симпатию.
А теперь я вспоминаю и другой случай такого же рода. Он отмечен в газетах так:
«3 сентября 1915 г. возвратился в столицу начальник полярной экспедиции флигель –
адъютант Б.А. Вилькицкий. Выйдя из Владивостока 24 июня 1914 г, на «Таймыре» в
сопровождении «Вайгача», экспедиция к сентябрю достигла мыса Челюскин, где и зазимовала,
пережив сто суток полярной ночи. С большими усилиями, преодолев все ужасы полярной зимы с
50–градусными морозами, Вилькицкий привел оба судна целыми и невредимыми в Архангельский
порт.
Прибытие отважного путешественника в столицу прошло незаметно».
Итак, незаметно! А ведь Вилькицкий был флигель–адъютант, адъютант самого царя!
Нет, товарищи советские летчики, вы гораздо счастливее, чем вы думаете, а мы... мы не
менее счастливы, чем вы.
В ваших героических взлетах нет этого проклятия прошлого. Вас никто не оскорбит
зверской холодностью встречи, никто не остановит на пути к вам горячего чувства восхищения и
любви. Это потому,
ЧТО
ваш подвиг не одинок, потому, что он создан усилиями всей страны, ее
лучших, людей, ее вождей.
А.С. Макаренко. Пед. Соч. в 8 т., т. 6, с. 317 – 321. Опубликовано (с
некоторыми сокращениями) в газ. «Красная звезда», 18 авг. 1937 г. Автограф без
названия (неполный текст) и авторская машинопись (2 экз., без заголовка и с
наименованием