61 / 354
59
художественном произведении при характеристике его воспитательной функции.
Как и в педагогической деятельности, в произведении привлекает «ритм деталей»,
способность внутреннее, душевное состояние человека и его высокие чувства
выразить во внешнем действии, «просто и мудро», предельно лаконично. Это
характеризуется как проявление большого художественного таланта, этим
объясняется ценность произведения в его эстетической функции
.
Из истории героизма
Это случилось в декабре 1913 г.
Я тогда работал учителем, железнодорожного училища на небольшой узловой станции на
Херсонщине. Станцию и поселок при ней можно было охватить одним, взглядом. Нас окружала
степь, однообразная, ровная, молчаливая. А что там было в степи? Два кургана на горизонте, да
скрытое в балке село, да на большой дороге столбы и пыльные вихри.
На станции было маленькое депо, так называемое оборотное; работало в нем народу
несколько десятков человек, и на самой станции еще меньше – тихое было место, пыльное и
бедное.
И школа наша богатством не отличалась. Она была предназначена для детей линейных
служащих: путевых и барьерных сторожей, стрелочников с маленьких станций и полустанков.
Было у нас много и сирот. Большинство моих учеников жили в общежитии при школе. Все это
было организовано в «приютском» стиле: бедно, казенно, угрюмо и неподвижно.
Мы, учителя – а нас было человек восемь, – все свое время проводили с ребятами, впрочем,
у нас другого выбора и не было. По старой учительской традиции мы, конечно, предавались,
прекрасным мечтам: сеяли разумное, доброе, вечное, из года в год делали выпуски и радовались,
провожая хлопчиков и девчат в жизнь. А радоваться, собственно говоря, было и нечего: ни в
какую особенную жизнь не было путей для наших учеников. Все поголовно они уезжали на
маленькие станции и полустанки продолжать ту же степную страду своих отцов.
А мы продолжали свою – учительскую.
Где–то там, далеко, далеко за степями и курганами, на каких –то недоступных концах
дорог
и проводов, протекала все–таки какая–то жизнь, взбудораженная
тысяча девятьсот пятым
годом.
Она доходила до нас в сборниках «Знания»,
в изданиях «Донской речи», в «Журнале для всех» и,
разумеется, в газетах. И в
своем захолустье мы видели серую, свинцовую «обложную
»
тучу
реакции, видели и редкие вспышки молний рабочего движения,
крестьянских волнений,
подпольной работы революционеров. Не видели, а
чувствовали и дыхание новой техники,
напряженную борьбу человечества
с природой. Все это было дорого и важно для нас, но мы ни-
когда не были свободны от тяжелого ощущения заброшенности и беспросветности.
Слышали мы
и читали о первых полетах людей, знали имена летчиков, их удачи и
трагические дни катастроф. В их победах много было настоящего человеческого подвига, но даже
этот подвиг какими–то чуждыми силами был обращен в далекое для нас и «не наше» дело.
В окнах
проходящих поездов мы иногда видели важных господ, с выражением дорожном
скуки рассматривающих наши захудалые фигуры. Иногда на их
плечах блестело золото,
одинаково для нас непостижимое, был ли это генерал или
подпоручик. На самой нашей станции
появлялся изредка начальник жандармского отделения, усатый, обтянутый рейтузами и мундиром
щеголь; один раз он зашел даже в школу, брезгливо заглянул в класс, на полсекунды задержался в
дверях учительской и сказал:
– Учителя? Дэ... Ну, прекрасно…