306 / 370
304
Если вы читали мою книгу «Педагогическая поэма», то вы помните, что я начал с
вопроса о дисциплине. Я начал с того, что несколько раз ударил по лицу своего
воспитанника, [дал пощечину].
В «Педагогической поэме» все это описано более или менее пространно, и я был
очень удивлен, когда на меня посыпались обвинения, что я рекомендую мордобой.
Как раз в «Педагогической поэме» этого не видно. Наоборот, это событие носило для
меня печальный характер не в том смысле, что я дошел до такого отчаяния, а в том смысле,
что выход нашел не я, а тот мальчик, которого я ударил, — Задоров.
Он нашел в себе страшную силу и мудрость понять, до какого отчаяния я дошел, и
протянул мне руку.
Успех этого случая проистекал не из моего метода, а находился в зависимости от
случайного человеческого объекта моего физического воздействия. Не всякому удастся
натолкнуться на такого человека, которого ударишь, а он протянет тебе руку и скажет: я тебе
помогу — и действительно поможет. А мне посчастливилось, и я тогда это понял.
В своей практике я не мог основываться на такой дисциплине, на мордобое. Я пришел
к той дисциплине, истинную форму которой и хотел показать в моем последнем романе
«Флаги на башнях».
В этом романе говорится о железной, строгой, крепкой дисциплине, которая способна
привести к идиллии. Это возможно только в Советской стране. Создать такую дисциплину
очень трудно. Для того чтобы ее создать, требуется большое творчество, требуется душа,
личность. В это дело надо вложить вашу собственную личность.
Это трудное дело еще и потому, что здесь успехи достигаются очень медленно,
постепенно, почти невозможно заметить движения вперед. Здесь нужно уметь больше видеть
впереди, надо уметь видеть больше того, что есть сегодня
12
.
Цель такой дисциплины мы прекрасно понимаем. Это полное соединение глубокой
сознательности с очень строгой и как будто даже механической нормой
13
.
Я не представляю себе хорошей дисциплины, если в ней будет одно сознание. Такой
дисциплины быть не может, и такая дисциплина всегда будет иметь склонность обратиться в
ригоризм. Она будет рассудочной, постоянно будет ставиться вопрос в отношении того или
другого поступка, будет постоянное раздвоение, как поступить: так или не так.
Дисциплина, которая хочет опираться только на одно сознание, всегда сделается
рассудочной. Она изменит нормы в любом коллективе и всегда, в конечном счете, будет
представлять цепочку споров, проблем и нажимов.
Но, с другой стороны, дисциплина, основанная на технической норме, догме, приказе,
всегда имеет склонность обратиться в слепое повиновение, механическое подчинение
одному управляющему лицу.
Это не наша дисциплина. Наша дисциплина — это соединение полной
сознательности, ясности, полного понимания, общего для всех понимания, как надо
поступать, с ясной, совершенно точной внешней формой, которая не допускает споров,
разногласий, возражений, проволочек, болтовни. Эта гармония двух идей в дисциплине —
самая трудная вещь.
Этой гармонии удалось добиться моему коллективу благодаря не только мне, а
многим счастливым обстоятельствам и многим лицам.
Каким же образом произошло объединение этой сознательности с точной
дисциплинарной формой?
13
Здесь было очень много способов. В конце концов, все способы, все методы
вели именно к этому. Дисциплина в этом случае не являлась условием
благополучной работы. У нас обычно думают, что для хорошей работы в качестве