156 / 366
154
И вот этот самый мальчуган, который только что плакал от радости, покраснел, посерьезнел,
смотрит на меня, качает головой и говорит:
- Не поеду.
- Почему, ведь это же твой отец?
- Все равно, не поеду.
Отец побледнел.
- Как не поедешь?
- Не поеду.
- Почему?
- Не поеду – и все.
- Почему ты не хочешь ехать? Это же твой отец?
- Не хочу, не поеду.
Отец начал горячиться:
- Хочешь не хочешь, а я тебя возьму.
Здесь мои командиры вступились:
- Здесь вы никого не можете взять, он коммунар - дзержинец; можете ему поклониться, захо-
чет – поедет, не захочет – не поедет.
Отец упал в кресло. Истерика. Заволновались. Успокаивали его, успокаивали, водой поили.
Успокоился он немного, говорит:
- Позовите Васю.
Нет, теперь не позову.
- Да ведь только попрощаться.
Посылаю своего связиста
3
:
- Спросите, хочет Вася попрощаться с отцом?
Пришел Вася. Опять начали плакать, обниматься, целоваться. Когда все кончилось, Вася
спрашивает:
- Мне можно идти?
- Пожалуйста, иди.
Он ушел, а я с отцом еще часа два сидел, смотрел на него. Он сидел в кресле, вздыхал, плакал,
успокаивался, опять плакал. Так и уехал без – Васи.
Так вот, товарищи, я встречался с отцом только в такой обстановке.
Но «драматичнее» всего было в этой истории то, что мой кинооператор пришел от этой сцены
в дикий восторг и, совершенно неспособный к переживаниям, он, пока здесь отец с сыном плакали,
целовались, обнимались, ухитрился все это заснять и был очень доволен:
- Нашему брату, оператору, на такой случай раз в жизни удается нарваться.
Вообще, товарищи, с родителями мне редко приходилось встречаться.
Но за последние годы 1932, 193[3]-1935-й, когда коммуна наша выросла, когда коммуна нача-
ла выпускать фотоаппараты «Лейки», стала богатой, перешла на полный хозрасчет и могла давать
государству свою продукцию, многие родители начали обращаться к нам с просьбой принять их де-
тей
4
.
Мы не были принципиальными сторонниками родителей. Но как мы [ни] вертелись, при-
шлось все-таки уступить. Начали принимать детей, имеющих семьи, по просьбе родителей.
Обращались к нам очень многие со всего Союза, но принимали мы только в крайнем случае,
т.е. когда ребенок был настолько великолепным экземпляром с нашей точки зрения, что мы нужда-
лись в его обществе.
(Смех.)
Детей хороших, послушных мы, конечно, принципиально не принимали. (Смех.) Нам нужны
были такие, которые обокрали родителей, избивали мать, называли ее всякими черными словами, во-
обще дети с «сильным» характером.
Но мы поставили перед собой одну задачу, одно ограничительное условие - дураков не при-
нимать. Мы все хорошо знали, что дурак - это на всю жизнь дурак, и нам с дураками возиться не хо-
телось.