111 / 128
109
причудливым образом взаимопроникают друг в друга, либо существуют
«в формате вечности». С другой стороны, возникает мысль о том, что
время как утрата – т.е. наша модель временности – могла бы возникнуть
у египтян, ослабь они свои культовые усилия, откажись они
от непрестанного приношения Ока Хора, однако такое время они
посчитали бы распадом самой структуры временности, больным временем.
Время без темпорального усилия распадается.
Теперь, подытоживая, мы можем проверить собирающий потенциал
того интуитивно схваченного образа времени, который ранее был намечен
нами в виде наброска. Образ времени-дерева. Этот образ нельзя назвать
египетским: больших деревьев там не росло, и образ дерева
не распространен в египетской мифологии и иконографии; поэтому он
с некоторыми оговорками может быть принят лишь как
условная схема
египетской временности – временящей скорее вширь и ввысь, вертикально
(
aHaw
), нежели в образе горизонтальной линии или цикла. Сочетающей
живые пульсирующие соки
nHH
и крепкую пребывающую древесину
Dt
.
Собственно египетский образ получился бы намного сложнее: это
своеобразная темпоральная модель воплощенного в мир присутствия. Едва
ли получится исчерпать ее в одном непротиворечивом и всеохватном
образе. Египтянин застает себя в мире – в залитом солнечным светом мире
долины Нила. Он мыслит преимущественно «солярными категориями»,
в том числе время. Время развертывается, творится солнцем: во взгляде
солнечного бога и в преодолеваемом им пути. К солнцу обращены глаза
смертных, поднявшихся на встречу его восходу, со-видящих ему.
Вплетенных взглядом в солнечное время, и поэтому – со-временящих.
К нему обращены глаза смертных – и уже переступивших через
порог смерти. Тех, чьи тела сохранены усилиями живых, кому возвращено
зрение и голос, и кто так же стоит по пути солнечной барки, желая видеть
Ра в час его. Тех, кто ожидает в свете посетившего Дуат солнца увидеть
призыв: «Восстань!», «Поднимись!» – и подняться вместе с ним – в новое
утро.
Египетское Время есть это Неустанное Поднятие. Само созидание
жизни, или, как говорил В. Розанов, ткачество самой жизненной ткани.