143 / 186
141
реальности мы почти всегда имеем дело с гибридами и сложными
комплексами воспоминаний – их «спутанным клубком». При этом
нарратив (а также фотографии и визуальные медиа) помогает справиться с
травмой
439
. Память действительно укоренена в теле и потому материальна.
Но не стоит фетишизировать этот телесный опыт и провозглашать его
несимволизируемым. В той или иной форме он все равно будет
репрезентирован и предложен потребителю. Представители как
социальной критики, так и memory studies, могут выступать лишь
экспертами в сравнении форм этой консьюмеристской культуры. Таким
образом, следуя концепции своего учителя Х. Уайта, М. Стёкен выступает
за «ироничный консьюмеризм», в рамках которого критика и постоянная
саморефлексия дезавуируют иллюзию комфорта, безопасности и
невинности потребления, но не могут полностью их преодолеть
440
.
Впрочем, Стёкен признает, что в некоторых случаях (например, в
отношении войны США в Ираке) иронии недостаточно. В этом случае
опять возникает гибрид критики: классической, неомарксистской,
авангардистской – в сочетании с поиском новых форм, аргументов и
стратегий репрезентации. Критерием эффективности этого сплава
становится его реальное распространение – готовность людей
миметически следовать ему, воспроизводить его символические формы и
воплощать их в своем теле.
Подобная ирония отличает позицию Стёкен от большинства
американских адептов memory studies – М. Хёрш, А. Хюссена,
Дж. Уинтера и др. Общим для них остается критика «гомогенного
исторического времени», наполненного нейтральными и равноценными
фактами. Культурная и социальная память, по их мнению, носят активный
характер, выборочно соединяя определенные моменты прошлого и
настоящего.
History. Baltimore, 1996;
Felman S., Laub D.
Testimony: Crises of Witnessing in Literature,
Psychoanalysis and History. N.Y.: Routledge, 1992.
439
Sturken M.
Tourists of History. Р. 27-28.
440
Ibid. P. 291.